Неточные совпадения
И ворон, птица умная,
Приспел,
сидит на дереве
У самого
костра.
Костры,
у которых
сидели сторожа, готовились ежеминутно погаснуть, и самые сторожа спали, перекусивши саламаты и галушек во весь козацкий аппетит.
По вечерам обозы располагались на бивуаках; отпряженные волы паслись в кустах, пламя трескучего
костра далеко распространяло зарево и дым, путешественники группой
сидели у дымящегося котла.
На биваке
костер горел ярким пламенем. Дерсу
сидел у огня и, заслонив рукой лицо от жара, поправлял дрова, собирая уголья в одно место; старик Китенбу гладил свою собаку. Альпа
сидела рядом со мной и, видимо, дрожала от холода.
Лежа
у костра, я любовался звездами. Дерсу
сидел против меня и прислушивался к ночным звукам. Он понимал эти звуки, понимал, что бормочет ручей и о чем шепчется ветер с засохшей травой.
Ночью я плохо спал. Почему-то все время меня беспокоила одна и та же мысль: правильно ли мы идем? А вдруг мы пошли не по тому ключику и заблудились! Я долго ворочался с боку на бок, наконец поднялся и подошел к огню.
У костра сидя спал Дерсу. Около него лежали две собаки. Одна из них что-то видела во сне и тихонько лаяла. Дерсу тоже о чем-то бредил. Услышав мои шаги, он спросонья громко спросил: «Какой люди ходи?» — и тотчас снова погрузился в сон.
Вечером я
сидел с Дерсу
у костра и беседовал с ним о дальнейшем маршруте по реке Лефу. Гольд говорил, что далее пойдут обширные болота и бездорожье, и советовал плыть на лодке, а лошадей и часть команды оставить в Ляличах. Совет его был вполне благоразумный. Я последовал ему и только изменил местопребывание команды.
Долго
сидели мы
у костра и слушали рев зверей. Изюбры не давали нам спать всю ночь. Сквозь дремоту я слышал их крики и то и дело просыпался.
У костра сидели казаки и ругались. Искры, точно фейерверк, вздымались кверху, кружились и одна за другой гасли в темноте. Наконец стало светать. Изюбриный рев понемногу стих. Только одинокие ярые самцы долго еще не могли успокоиться. Они слонялись по теневым склонам гор и ревели, но им уже никто не отвечал. Но вот взошло солнце, и тайга снова погрузилась в безмолвие.
Однажды, на рождестве, Кароль с другим рабочим, возвращаясь из церкви лесной тропинкой, наткнулся в чаще на огонек.
У костра сидело двое вооруженных людей. Они спросили
у испуганных рабочих — чьи они? — угостили водкой и сообщили, что панам скоро конец.
— Балаган! — закричал я своим спутникам. Тотчас Рожков и Ноздрин явились на мой зов. Мы разобрали корье и
у себя на биваке сделали из него защиту от ветра. Затем мы сели на траву поближе к огню, переобулись и тотчас заснули. Однако, сон наш не был глубоким. Каждый раз, как только уменьшался огонь в
костре, мороз давал себя чувствовать. Я часто просыпался, подкладывал дрова в
костер,
сидел, дремал, зяб и клевал носом.
Кожин
сидел у самого
костра и задумчиво смотрел на весело трещавший огонек.
Запомнилась картина:
у развалин домика —
костер, под рогожей лежит тело рабочего с пробитой головой, а кругом
сидят четверо детей не старше восьми лет и рядом плачущая беременная мать. Голодные, полуголые — в чем вышли, в том и остались.
А один раз
у костра сидела в ожидании своего поезда группа бронзовых индейцев, возвращавшихся из Вашингтона, завернувшихся в свои одеяла и равнодушно куривших трубки под взглядами любопытной толпы, высыпавшей на это зрелище из поезда…
Недалеко от них, перед балаганом, который был почти вдвое более других,
у пылающего
костра,
сидел русской офицер в зеленом спензере.
У кустов курился дымок. Караульные крестьяне
сидели вокруг
костра в угрюмом молчании. Увидев нас, они встали и сняли шапки. В сторонке, под холщовым покрывалом, лежало мертвое тело.
«Вот из темноты вырезался конь, а на нем человек
сидит и играет, подъезжая к нам. Остановился
у костра, перестал играть, улыбаясь, смотрит на нас.
А волки все близятся, было их до пятидесяти, коли не больше. Смелость зверей росла с каждой минутой: не дальше как в трех саженях
сидели они вокруг
костров, щелкали зубами и завывали. Лошади давно покинули торбы с лакомым овсом, жались в кучу и, прядая ушами, тревожно озирались.
У Патапа Максимыча зуб на зуб не попадал; везде и всегда бесстрашный, он дрожал, как в лихорадке. Растолкали Дюкова, тот потянулся к своей лисьей шубе, зевнул во всю сласть и, оглянувшись, промолвил с невозмутимым спокойствием...
В «Войне и мире» Долохов с Петею Ростовым, переодетые французскими офицерами, проникают во французский лагерь. Они
сидят с французами
у костра, расспрашивают их.
У французов рождается подозрение.
Когда я открыла глаза, грозы уже не было. Я лежала
у костра на разостланной бурке… Вокруг меня, фантастически освещенные ярким пламенем,
сидели и стояли вооруженные кинжалами и винтовками горцы. Их было много, человек 20. Их лица были сумрачны и суровы. Речь отрывиста и груба.
Они
сидели на скамеечке под распускающимися тополями,
у крыльца белого домика немца-колониста. Над приазовскими степями голубело бодрое утро, частые темно-синие волны быстро бежали из морской дали к берегу. По деревне синели дымки бивачных
костров, и приятно пахло гарью.
Вот они и
у костра. Его пламя вблизи лизало яркими языками рогожные стенки шалаша. Около
костра, спинами,
сидело двое.
Через полчаса Серафима спала в шалаше, под визиткой Теркина, высохшей
у костра. Он сам
сидел, прикрывшись рогожей, и поддерживал огонь.
— Надо доложить атаману, — сказал казак, заметивший живого человека на этом стане смерти, и пошел к
костру,
у которого
сидел Ермак Тимофеевич с его более старыми по времени нахождения в шайке товарищами. Старшинство
у них чтилось свято.
На прогалине леса
у костра сидели человек десять солдат в разных позах, иные дремали, иные слушали монотонный, как шум воды, рассказ старого товарища, бывалого уже в боях и видавшего виды. Другие, тихо разговаривая, курили свои трубки.
Этими возгласами встретили казаки приведенную из лощины женщину. Казак направился к
костру,
у которого
сидел Ермак.
Долго неслись они по голубому небу, среди белых перистых облачков, высматривая, где бы им спуститься. Спустились они прямо на луг, окруженный лесом, непроходимым и дремучим. На лужайке, вокруг
костров,
сидели большие, плечистые люди. Их было несколько тысяч. Среди них стоял юноша выше, красивее и стройнее других.
У всех за спиною были стрелы, лук, топорики и копья. Они говорили своему вождю, стройному юноше, вооруженному лучше и богаче других...
— Что-то поделывает теперь моя Аксюша? — со вздохом произнес Ермак,
сидя у потухающего
костра, в который Иван Иванович бросал сухой хворост.
Недалеко от
костра артиллеристов, в приготовленной для него избе,
сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися
у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб-офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
Он приподнялся и сел.
У костра, присев на корточках,
сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки, с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое, мрачное лицо, с насупленными бровями, ясно виднелось в свете угольев.
Пьер вернулся, но не к
костру, к товарищам, а к отпряженной повозке,
у которой никого не было. Он, поджав ноги и опустив голову, сел на холодную землю
у колеса повозки и долго неподвижно
сидел, думая. Прошло более часа. Никто не тревожил Пьера. Вдруг он захохотал своим толстым, добродушным смехом так громко, что с разных сторон с удивлением оглянулись люди на этот странный, очевидно-одинокий смех.
У костра, к которому он подошел,
сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью и рассказывал солдатам, своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом, знакомую Пьеру историю.
Выстроенные в ряд, стояли в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь;
у костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он
сидит на фуре, отбитой
у французов, около которой привязаны лошади, что под ним
сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое, черное пятно направо — караулка, и красное, яркое пятно внизу налево — догоравший
костер, что человек, приходивший за чашкой, — гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого.
Когда было очень холодно, то к ступеням (в приемную, как называл Денисов эту часть балагана), приносили на железном загнутом листе жар из солдатских
костров, и делалось так тепло, что офицеры, которых много всегда бывало
у Денисова и Ростова,
сидели в одних рубашках.